Крымская новелла «ДЖЕВАИР»

«Avdet» начинает публикацию перевода произведения французского писателя Луи-Алексиса Бертрена  «Джеваир», сделанного Геннадием Беднарчиком. Отметим, на русском крымская новелла публикуется впервые.

 Сам автор определил жанр произведения как крымская новелла. Она была опубликована в 1905 году в журнале Revue Suisse.

Луи-Алексис Бертрен, родился 16 (29) сентября 1852 года в г. Оран  (Алжир) в семье инженера Алексиса Бертрена. Окончив муниципальную коллегию по курсу философии и литературы  во Франции, Луи  в 1887 году приезжает в Одессу и в богатых семьях дает частные уроки французского языка. Незадолго до этого его отец Алексис возвратился в Феодосию, где он работал прежде на строительстве железнодорожной ветки Джанкой-Феодосия и сочетался браком с дочерью Керченского градоначальника А. З. Херхеулидзе. В 90-х годах Луи приезжает в Феодосию и до смерти отца (1892) живет в имении княгини Херхеулидзе в  “Новом Свете“ близ Судака. Здесь он пишет свои первые публицистические и краеведческие очерки, публикуя их под псевдонимом Луи-де-Судак, вскоре он  занимает видное место не только в общественной, но и в административной деятельности в качестве французского, затем турецкого и испанского вице-консула. Ввиду открытия военных действий между Францией и Турцией он отказывается от звания турецкого  консула и исполняет обязанности консула нейтральной Испании.

В 1892 и 1903 годах в Париже издается книга Бертрена “Путешествие по Крыму“. Публикуются статьи: “ Императорские резиденции в Крыму “ (1895) ,  “Путешествие по мертвым городам Крыма “ (189), “ Морской порт Феодосия “ (1896). Издаются его романы: “ Эммануил де Габле “ (1897) , “Cын Тартарена в России“ (1905) , “О знании в религии“ (1911). За общественные и литературные заслуги Луи Бертрен был награжден французским орденом “ Офицер Академии “, турецким “ Меджидли “ и русским орденом Станислава третьей степени. Умер Луи Бертрен в сентябре 1918 года и погребен на Русском Христианском кладбище в Феодосии. На полированной глади белого мрамора высечено на французском языке: Louis Bertren de Soudak 1852-1918. 

 

Переводчик Геннадий Игоревич Беднарчик родился в 1955 году в Феодосии. В 1977 г. окончил Симферопольский Государственный университет по специальности: французский язык и литература. До 1997 года работал учителем французского языка в средней школе №1 в Феодосии. В настоящее время проживает в г. Нетания  (Израиль). Преподает в колледже.

______________________________________________________________

______________________________________________________________

 

 

Сидя перед своим домом на утрамбованной земле, покрытой толстым куском карасубазарского войлока, мулла Сейт-Зеймедин любовался панорамой Капсихорской долины*. Это был великолепный старец, истинный потомок одного из тех татарских вождей, которые под именем улугбеев долгое время правили Тавридой в то время, как их братья из Золотой Орды, совершая свои набеги, присоединяли к владениям хана Батыя огромные территории, простирающиеся от склонов Алтайских гор до самой Москвы. Конечно, старик Зеймедин был лишен величия своих знаменитых предков, о существовании которых он, вероятно, даже и не догадывался, но вместе с тем частенько высокое происхождение муллы проявлялось в его благородных жестах, в редкой, холодной, пренебрежительной улыбке и в переменчивости его взгляда, то мягкого и ласкового, то пронзительного, как лезвие кривой турецкой сабли. Облаченный в широкий красный бениш**, машинально перебирая четки из янтаря и бирюзы, старик не отрывал глаз от Капсихорской долины, где семьдесят лет назад он появился на свет и которую покидал лишь один только раз для совершения традиционного хаджа в Мекку. Величественно-античная голова старца, украшенная белым тюрбаном хаджи, обрамленная длинной снежной бородой, вместе с выражением необъяснимой безмятежности придавала его лицу, загоревшему на ветру, оттенок вечной молодости.

 

Долина простиралась у его ног от самых крайних домов деревни до моря, шлейф которого тянулся под безоблачным небом до самой линии горизонта. 

 

Было начало апреля. Деревья пока еще не покрылись листвой, но от макушек высоких тополей до самых потаенных веточек кустарников, из глубины долины, где старые виноградники возводили в виде бронзовых канделябров свою бесчисленную лозу, до горных хребтов с их вековыми соснами и парящими в небе орлами, - повсюду чувствовались пьянящие весенние флюиды. В некоторых садах уже цвели сливовые деревья, и теплый бриз уходящего дня доносил до деревни их медовый аромат.

Пребывая в задумчивом состоянии, продолжая перебирать четки, старик Зеймедин созерцал долину, каждый уголок которой пробуждал в нем такие дорогие и далекие воспоминания: вот растущее у самого пляжа раскидистое ореховое дерево, посаженное его отцом четверть часа спустя после рождения Зеймедина с целью увековечить память о дне появления на свет своего первенца…; а вот дорогие его сердцу тропинки, по которым он в детстве бегал в поисках сладкого винограда и вишен…; а там, слева, заходящее солнце покрыло золотистым тюрбаном погребальный холм, усеянный плоскими,  устремленными к небу камнями; под этими плитами спят вечным сном его многочисленные друзья…

 

По дороге, ведущей от фонтана к дому муллы, медленно шли две девушки, неся на голове медные кувшины с водой. Они весело щебетали и звонко смеялись, срывая по пути цветы шиповника тем грациозным жестом, которым древние скульпторы так восхищались и который стремились навсегда запечатлеть в мраморе. 

На первом же повороте дороги девушки попрощались друг с другом, приветливо помахав рукой; одна из них направилась вдоль мечети в направление верхней части деревни, а другая, поднявшись по деревянной лесенке, скрылась за низенькой  дверью дома Зеймедина, предварительно скинув  у порога свои прелестные бабуши***.

 

“Заиме!”, - крикнул старик, - принеси мне огня!” Отложив свои четки на подстилку и протянув руку, привычным жестом он снял с внешней рамки узкого решетчатого окошка, расположенного позади него, длинную курительную трубку с миниатюрной головкой и набил ее табаком. Запыхавшаяся девушка подбежала к старику и, протягивая ему раскаленный уголек, зажатый в коротких железных щипцах, проговорила: “Отец, Гульзум только что сообщил мне о том, что он и еще шестеро парней отправляются на заработки на Кавказ”.

 

Старик сухо спросил: “А Джеваир?...” Девушка покраснела и ответила с сомнением: “Джеваир?...Не знаю…” Гневно выпустив изо рта клубок дыма, который, поднявшись вверх, был похож на клок его собственной белоснежной бороды, мулла заявил самым решительным тоном: “Так вот, я считаю, что Джеваир должен быть среди первых, отправляющихся на заработки!...Что ему здесь делать?...Джеваир хочет жениться на тебе!...А ведь он далеко не единственный претендент!...Вы оба, вероятно, решили испытать мое терпение… Не выйдет! Я сто раз повторял этому парню, что пока у него не будет дома, куда бы он смог привести свою жену, не видать ему моей дочери. А ведь он пока еще не заработал даже на первый камень своей постройки!... Разве ему не известно о том, что сегодня татарин не может нормально обеспечить свою семью, проживая в Крыму?...Пусть уезжает с другими на Кавказ. Там он с легкостью будет зарабатывать не меньше одного рубля в день, а когда поднакопит достаточно денег, пусть возвращается назад, и там видно будет!...” Не говоря ни слова, дрожащая Заиме прислонилась к косяку двери. Одной рукою она сжала виски, а другой стиснула складки своего шелкового кафтана. Ее затуманившийся взгляд, трепетание ноздрей, сжатые губы, все ее состояние говорили о глубокой девичьей печали и об упадке ее духа.

 

Без сомнения, Заиме была самой прекрасной девушкой Крыма, где до сих пор вспоминают о ее несравненной красоте. Один великий князь, проезжая по Капсихору, будучи поражен ее совершенством, подарил ей в знак своего восхищения дорогое украшение. Дело в том, что эта девушка обладала такой красотою, которую сегодня уже нигде не встретишь: она была божественно прекрасна, как горный родник, как полевой цветок; только такая красота способна вдохновить на написание “Песни песен”. В ее взгляде, улыбке и жесте ощущалась огромная душевная доброта, и это, без сомнения, придавало ее большим черным глазам, украшенным шелком длинных ресниц, таинственное обаяние; удивительная детская красота уголков ее рта в минуты веселия расцветала блеском ее белоснежных зубов. Но ничто не могло сравниться с элегантностью ее походки, с нежной гибкостью ее стройной фигуры, с изяществом ее малейших движений, с красотою ее самых обыденных поз…

 

Стоя неподвижно у порога своего деревенского дома с грустным взглядом и тяжелым сердцем, Заиме высматривала кого-то где-то вдали. Тем временем, ее отец, вернувшись к своим янтарно-бирюзовым четкам, машинально следил взглядом за парусником на горизонте, окрашенным последними лучами заходящего солнца.

 

 

Продолжение следует…